В арсенале антисоветчиков и неолибералов, нынче сеющих злобу на СССР и Красную (Советскую) армию, в особом ходу предвзятые оценки Великой Отечественной войны 1941-1945гг.

В дискуссиях на военных темы патентованные «демократы» усиленно эксплуатируют несколько угрюмых высказываний крупного советского и российского писателя, бывшего фронтовика Виктора Астафьева. Два из таких авторских изречений - наиболее опрометчивые.Первое: «Сталин и Жуков сожгли в огне войны русский народ и Россию». Второе: «Мы просто не умели воевать. Мы и закончили войну, не умея воевать… Мы залили немцев своею кровью, завалили своими трупами».

О том, при каких ситуациях появились эти астафьевские «афоризмы» рассказано в приводимых материалах: «Ненависть сильнее, чем память» [http://www.karpovo.0o. ru/ forum2/index.php/ topic,156.0.html# ixzz47W9BHEKX ] и «Кладбищенский крестоносец» [http://www.karpovo.0o.ru/ forum2/index.php/topic, 159.0. html#ixzz47W9OD9uy ]. Они написаны двумя годами ранее, но актуальны и сегодня.

НЕНАВИСТЬ СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ ПАМЯТЬ

Ненависть - это сдержанный и постоянный гнев. (Шарль Дюкло)

Несчастный- тот, кто отторгнут от себя самого. (С.Кьеркегор)

Редкий беллетрист- либерал, тем более самодеятельный историк-журналист, в своих публичных выступлениях на тему Великой Отечественной войны обходится без угрюмой цитаты писателя Виктора Астафьева, что Сталин и Жуков «сожгли в огне войны русский народ и Россию». Надо сказать, что здесь мы имеем дело с обычной манипуляцией либералов. В непростых вопросах они всегда ссылаются на «моральные авторитеты» и «эталоны гражданской честности», которым должно доверять по определению, хотя те отнюдь не безусловные, а порой не внушающие доверия. При этом обычно приводятся только их негативные оценки тех или иных событий, очернительные высказывания об известных лицах.

Между тем, приведенный «афоризм» Астафьева возник в определённой ситуации. Эта фраза имеется в его письме своему другу писателю-фронтовику, члену правления СП СССР В.Кондратьеву. Послание датировано 27-м декабря 1987г. (Оно впервые было опубликовано в «Новой газете», №42, 2009г. Виктор Астафьев умер в 2001г.). Письмо не предназначалось для открытой печати. Виктор Петрович Астафьев, без оглядки, пишет другу о бездарности советского руководства, от генерала до генералиссимуса, ни в грош не ставивших жизнь простых солдат. Клеймит «велеречивых мехлисов» (сиречь-бригадных комиссаров и политотдельцев). Со злобой вспоминает «угрюмую псарню» (энкаведешники, смершевцы, трибунальщики), сгубившую тысячи ни в чем не повинных людей. Попутно язвит об Александре Матросове, бросившимся на амбразуру вражеского дзота (не считает это подвигом). Весь текст письма –явно ожесточённый, хотя и составлен на кануне празднования Нового года. Чувствуется - писал пожилой, изувеченный на войне человек, измученный и оскорблённый уродствами русской жизни, заложник собственных страстей и пристрастий, уязвлённый, давно отравленный ядами ненависти, истерзанный сомнениями и заблуждающийся поисках правды. Грешно предполагать, но, возможно, автор письма был под шафе.

К концу 1987г. Астафьев – индивид, не заласканный судьбой. Семья его была раскулачена и выслана в холодные, голодные, неродные места. Он ребёнком лишился родителей, воспитывался у бабушки и дедушки, подростком жил в детдоме. Будучи 19- 22 лет от роду находился на воюющем фронте. С февраля 1943г. по май 1945г. служил шофёром и связистом в гаубичной артиллерии. Был тяжело ранен. Награждён боевым орденом Красной Звезды и тремя медалями. После войны трудился на разных (порой тяжёлых, грязных) рабочих местах. В 1951г. Астафьев занялся литературной деятельностью; с1958г.- член Союза писателей СССР. Издавался часто, но в центральные издательства пробился лишь в 1975-1977гг. Широкое признание читателей пришло в зрелом возрасте (1978-1984гг.). Однако он не был «литературным генералом», не занимал видные места в СП, не руководил какой-либо писательской или издательской организацией, не пользовался благами столичных литераторов. В начале 1980-х годов во взглядах на советскую действительность и русский народ Астафьев разошёлся с былыми соратниками по «деревенской теме» (В. Белов, В. Распутин, Е. Носов и др.). В 1986г. он подвергся резкому общественному остракизму за махровый антисемитизм в его книгах и публицистических статьях. В августе 1987г. умерла его 39-летняя любимая дочь Ирина. Писателя, давно осевшего в сибирской деревушке Овсянка, угнетало ощущение заброшенности, оторванности от большой и разносторонней городской жизни.

Ещё задолго до упоминаемого письма В. Кондратьеву, в литературе и публицистике Виктора Астафьева отчётливо проступала ненависть к практическому коммунизму. В нём ему виделись истоки всех пороков и невзгод тяжёлой городской и особенно сельской жизни в стране, падения общественных нравов, ущербного развития личности человека. Злоба к советскому коммунизму- чужому, виновному во всех личных и общественных несчастьях (как считал писатель) - теперь окрашивала все его произведения. Эту ксенофобию писатель – фронтовик полностью перенёс и на тему Великой Отечественной войны 1941-1945гг.

Астафьев был противоречивой натурой, способной на крайности. Он замечательный мастер работы с литературным словом, но ему недоставало общей культуры и мощной интеллектуальной энергии. Его мировосприятие страдало ограниченностью исторического и социального видения. Эти недостатки писатель - самородок часто заменялудалью и ухарством чувственных выражений. Порой в своих текстах и устной речи он просто озорничал, юродствовал. Известные изречения АстафьеваоВеликой Отечественной войне, на которые любят ссылаться либералы, не являются достоверными свидетельствами. Это хлёсткие и злобные заявления писателя собственных оценок не знакомых лично ему (на войне - рядовому солдату) событий и людей жестокой военной поры. Они – мифологический плод некритического и сумбурного осмысления им множества проглоченных книг, журнальных и газетных статей на темы ВОВ и Красной (Советской) армии. [С началом периода гласности в стране полились огромные потоки разудалой «военно-исторической» писанины. Как-то Астафьев признался, что когда взялся за разработку этого литературного направления, прочёл уйму разноречивых публикаций о минувшей суровой войне].

Спрашивается: Зачем всякий раз затевая спор о Великой Отечественной войне, дилетанты, допускающие «войну по уставу», и всякие демократы- «борцы за права человека», подсовывают нам, в качестве безусловных доказательств, литературные источники, надуманные, а то и просто кощунственные с точки зрения исторической правды. Почему надо верить только Виктору Астафьеву? Есть ряд писателей - фронтовиков, которые создали отнюдь не романтическую картину войны. Назовём Владимира Богомолова, Юрия Бондарева, Григория Бакланова, Константина Симонова, Виктора Некрасова. После прочтения их книг не складывается ощущение тотальной порочности великой Победы, бездарной тупости, жестокости и садизма советского командования, обречённой жертвенности миллионов советских людей- защитников Отечества.

Похоже, патентованные правдолюбы намеренно вдалбливают в массовое сознание российского народа либерально-извращённые представления о ненужности исторического подвига народов СССР в войне против гитлеровского фашизма. Во всяком разе таковой воспринимается ментальность радио и телепередач ряда федеральных (прежде всего, столичных) и региональных медиаресурсов. Они действует как канализационный слив либеральной лживой информации, оскопляющей и очерняющей людскую память о славной Победе наших соотечественников в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов.

Согласно завещанию писателя, лишь часть его эпистолярного наследия сегодня доступна читателям. Но и она открывает нам интереснейшую грань его жизни. За свою правду о войне Астафьеву одни говорили спасибо, другие резко критиковали.

Исхлёстан за правду

В архивных документах мне удалось отыскать письма-отклики ветеранов ВОВ на статью Виктора Петровича Астафьева «Там, в окопах», которая была опубликована 25 ноября 1985 года в газете «Правда», - рассказывает Анна КОВАЛЁВА, руководитель научно-исследовательского центра В. П. Астафьева. - Статья была посвящена 17-й артиллерийской дивизии, которой командовал легендарный генерал Волкенштейн. Очень интересный человек, с которым после войны Астафьев не раз встречался. Статья буквально взорвала ветеранское сообщество. Письма приходили со всех уголков страны: из Москвы, Львова, Красноярска, Ленинграда, Тбилиси, Калинина... Всего 94 письма-отклика и 144 письма от ветеранов-однополчан.

Бывшие фронтовики благодарили Астафьева за то, что он «впервые повествовал о войне от имени простого солдата», и за защиту «окопной правды». А также всерьёз переживали, что, приоткрыв военную правду, писатель может пострадать.

«Мы, прошедшие войну, не в очень больших должностях и не сможем помочь, - пишет ветеран М. Боровченко, - а не попадёт ли Вам бумерангом за храбрость? Я тоже закончил писать большую повесть, но был исхлёстан за «окопную правду» сначала в Литконсультации, потом в Воениздате, пытался напечатать материал в газете, но редакторы отказались».

Многие фронтовики рассказывали о своей судьбе. Сетовали на то, что война очень приукрашена, особенно роль женщины на войне. Какие «танцы, выглаженные гимнастёрки, начищенные сапоги, когда за радость было помыться раз в месяц».

«За всё время пребывания на фронте я не припомню случая, чтобы между боями мы находились в жилом помещении, только в землянках. Для освещения стояла сплющенная гильза снаряда, в которой день и ночь чадила узенькая полоска шинельного сукна, опущенная в горючее. После смены - всё лицо чёрное, только зубы белые. А связь - это непрерывный рабочий день длиною в четыре года», - пишет П. Бойцова. И благодарит Виктора Петровича за то, что он вступился за военных девушек-связисток, которые порой годами не выходили из землянок наверх, чтобы не поймать пулю.

«Как жалко, что нет о регулировщицах ни книг, ни фильмов», - сетует в своём письме Нина Илиодаровна из Кривого Рога. Военная регулировщица возмущается фильмом, в котором девушки на войне ходили в красивых гимнастёрках, чистых сапогах и танцевали с офицерами. И просит Виктора Петровича написать настоящую книгу о войне. Просьба не затягивать с настоящей книгой была почти в каждом письме. Многие были уверены, что только Астафьев сможет написать правду.

Сталинский выкормыш

Но были и те, кто вступал в спор с писателем. Однополчанин Г. Головин из Пушкина упрекает Виктора Петровича в том, что он неточно раскрыл динамику боя под г. Ахтыром и не показал роль 3-го дивизиона, в котором сам воевал. Дотошный ветеран спрашивает Виктора Петровича: «Зачем Вы в 1944 году перевооружили нашу бригаду на 100 м/м пушки? Ведь Вас уже в бригаде в это время не было. А её перевооружили на 152 м/м гаубицы в 1945 г.»

Ветеран И. Шеховцов из Харькова полностью раскритиковал статью Астафьева и назвал его «сталинским выкормышем». С. Береснев из Москвы прислал Виктору Петровичу письмо под названием «Заблуж-дение и Зазнайство». Он был недоволен тем, что автор противопоставил простых солдат работникам штабов и тыловых частей. Ветеран считал, что без штабистов, снабженцев, полит-руков воевать было нельзя. Но больше всего возражал против показа ужасов войны как в книгах, так и в фильмах. «И, хотя сам я это всё видел, показывать сегодня такие фильмы нельзя», - считал фронтовик.

Среди хулителей было немало и красноярцев. Земляк писателя Г. Горенский был очень недоволен, как представлены события, упрекал в неточности и искажении фактов. Но в конце письма сам же и сожалеет, приводя слова В. Быкова, что «нет ещё такого произведения, которое бы поставило точку в отражении всей правды войны. Другое дело, что эта правда попросту бездонна. Война настолько многообразна, объёмна на всех уровнях человеческого бытия, что не только какой-то один автор, одно произведение, но и вся литература не смогла исчерпать её за прошедшие сорок лет».

О том, что писатель уже давно задумывает написать о войне, видно из его писем. Но не о той, которую мы привыкли видеть. «Много мне нужно рассказать о войне, о мною увиденной войне, и как это сделать, с какой стороны на войну зайти, надо подумать, время нужно и пространство», - пишет Астафьев.

В своих письмах Виктор Петрович постоянно сетует на то, что цензура безжалостно меняет его тексты, правит стилистику. А он никогда не соглашается с редакторами и начинает снова перерабатывать произведения. Именно поэтому в Краеведческом музее сегодня хранится несколько вариантов «Пастуха и пастушки».

К слову, до сих пор есть те, кто возмущается, что он так жестоко писал о войне и зря выставил напоказ всю боль и горе. Но Астафьев был убеждён, что прав. А убедился в этом он, как ни парадоксально, в Германии. Будучи там в гостях, Виктор Петрович перечитал много воспоминаний немецких солдат о войне. Больше всего его поразил роман Дальтона Трамбо об американском солдате, который молодым ушёл на фронт, а вернулся без рук, без ног, слепой - полешко, а не человек. И вот этот немощный инвалид поставил себе цель: на своём примере рассказывать об ужасах войны, чтобы она больше никогда не повторилась. К слову, автор за этот роман отсидел 9 месяцев в тюрьме, а потом долго жил под псевдонимом. Всё это, а также письма ветеранов, помогли Виктору Петровичу создать настоящий роман о войне «Проклятые и убитые».

По произведениям Виктора Астафьева было снято несколько фильмов, в том числе документальных. Среди них «До будущей весны», «Сюда не залетали чайки», «Таёжная повесть», «Звездопад», сериал «Где-то гремит война». В 2012 году снят документальный фильм «Моя Великая война: Воспоминания ветеранов», а в 2010-м - документальный фильм о самом писателе «Виктор Астафьев. Весёлый солдат» на основе интервью, взятого у писателя за 2 года до его смерти.

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Шрифт:

100% +

Виктор Петрович Астафьев
Моя война. Писатель в окопах. Война глазами солдата

© Астафьев В.Г., Астафьева П.Г., 2018

© ООО «ТД Алгоритм», 2018

Предисловие

Виктор Астафьев мог бы на фронт и не идти. По окончании фабрично-заводского училища ему, как дипломированному железнодорожнику – составителю поездов, выдали «бронь».

Игарский детдомовец и сирота Витька Астафьев за зиму перед войной окончил шестой класс. Далее находиться в социальном заведении ему не разрешили, вышел возраст. Надо было начинать самостоятельную жизнь, думать о дальнейшей судьбе, а, значит, и как-то выбираться с Севера. Денег на дорогу юноша заработал сам, поступив коновозчиком на кирпичный завод, существовавший в те годы в Игарке. Подросток забирал на лесокомбинате опилки, грузил их на телегу и вез к топкам, где обжигались кирпичи. К лету необходимая сумма денег для покупки билета на пароход была скоплена, а в Красноярске Виктор поступил учиться в железнодорожную школу фабрично-заводского обучения № 1 на станции Енисей – прообраз современного профтехучилища.

На Западе уже гремела вовсю война. Почти без отдыха, вечно голодные, по сути, еще дети, Виктору едва исполнилось восемнадцать, юные железнодорожники постоянно были заняты делом. На станцию Базаиха один за другим прибывали эшелоны с оборудованием эвакуированных заводов, людьми. На одном из поездов из Ленинграда, отцепили вагон, в него по пути следования из блокадного города, переносили и складировали умерших. Виктора включили в погребальную группу. Как потом он писал в «Последнем поклоне»: «Похоронами я был не просто раздавлен, я был выпотрошен, уничтожен ими, и, не выходя на работу, отправился в Березовку, в военкомат – проситься на фронт». Случилось это спустя всего четырех месяцев с начала его трудовой биографии.

Доброволец Астафьев в 1942 году был направлен вначале в 21-й стрелковый полк, находившийся под Бердском, а затем его перевели в 22-й автополк в военном городке Новосибирска, и только весной 1943-го отправили на передовую…

В девяностые Виктор Петрович написал самое главное свое произведение о войне – роман «Прокляты и убиты». Написал, несмотря на идущую в периодической печати травлю писателя. Такую хлесткую и беспощадно емкую оценку войне, заключенную уже в самом названии романа, мог дать только человек, имевший огромную смелость, перенесший страдания и сказавший открыто то, что сразу перечеркнуло все созданные ранее мощной монументальной пропагандой художественные произведения о героике войны.

Он писал: «Я был рядовым бойцом на войне и наша, солдатская правда, была названа одним очень бойким писателем «окопной»; высказывания наши – «кочкой зрения».

И вот его «окопные постулаты», родившиеся с первых дней нахождения в учебной части под Новосибирском: никакой серьезной подготовки, никакого обучения молодых, необстрелянных бойцов не велось. «О нас просто забыли, забыли накормить, забыли научить, забыли выдать обмундирование». По словам Астафьева, когда они, наконец, прибыли из запасного полка на фронт, войско было больше похоже на бродяг. Это были не солдаты, а истощенные уставшие старички с потухшими глазами. От недостатка сил и умения большинство из них погибало в первом же бою или попадало в плен. «Они так и не принесли Родине той пользы, которую хотели, а, главное, могли принести».

Большинство солдат ходило в гимнастерках со швом на животе. Такие же швы были и на нательном нижнем белье. Многие не знали, отчего этот шов, недоумевали, объяснение же было простым – одежда была снята с мертвых. Так ее не снимешь, только разрезать надо, потом зашить. Поняв это, и сами солдаты стали таким образом одеваться, снимая одежду с мертвых немцев – те к войне готовились по-серьезному, сукно было добротным, меньше изнашивалось. Украинские крестьянки, а именно на Украине начинался боевой путь солдата Астафьева, зачастую принимали наших солдат за пленных немцев, не понимая, кто перед ними в столь жалком облачении. Астафьеву досталась гимнастерка с отложным воротничком, видимо, младшего офицера, но в ней больше вшей водилось – вот и все ее преимущество. Только в декабре 1943 года часть, наконец, обмундировали.

Воевал рядовой Виктор Астафьев в 17-й артиллерийской, орденов Ленина, Суворова, Богдана Хмельницкого, Красного Знамени дивизии прорыва, входившей в состав 7-го артиллерийского корпуса основной ударной силы 1-го Украинского фронта. Корпус был резервом Главного командования.

«Веселый солдат» Виктор Астафьев был шофером, артиллеристом, разведчиком, связистом. Не штабным телефонистом, а линейным надсмотрщиком, готовым по первому приказу командира ползти под пули, разыскивая порыв на линии. Вот так писал он сам о специфике своей военной должности телефониста впоследствии: «Когда руганный-переруганый, драный-передраный линейный связист уходил один на обрыв, под огонь, озарит он последним, то злым, то горестно-завистливым взглядом остающихся в траншее бойцов, и хватаясь за бруствер окопа, никак одолеть не может крутизну. Ох, как он понятен, как близок в ту минуту и как же перед ним неловко – невольно взгляд отведешь и пожелаешь, чтобы обрыв на линии был недалече, чтобы вернулся связист «домой» поскорее, тогда уж ему и всем на душе легче сделается».

Связисты и возможность смертельного исхода испытывали чаще других, и радость жизни у них была острее. Печальная статистика боевого пути воинов, призванных Игарским военкоматом, подтверждает сказанное: северяне зачастую назначались связистами, а среди них был больший процент как погибших, так и – получавших награды. Вторит этому и боец Астафьев: «И когда живой, невредимый, брякнув деревяшкой аппарата, связист рухнет в окоп, привалится к его грязной стенке в счастливом изнеможении, сунь ему – из братских чувств – недокуренную цигарку. Брат-связист ее потянет, но не сразу, сперва он откроет глаза, найдет взглядом того, кто дал «сорок», и столько благодарности прочтешь ты, что в сердце она не вместится».

Впрочем, и правительственной наградой командования был оценен труд «линейщика». В бою 20 октября 1943 года красноармеец Астафьев четыре раза исправлял телефонную связь с передовым наблюдательным пунктом. «При выполнении задачи от близкого разрыва бомбы он был засыпан землей. Горя ненавистью к врагу товарищ Астафьев продолжал выполнять задачу и под артиллерийско-минометным огнем, собрал обрывки кабеля, и вновь восстановил телефонную связь, обеспечив бесперебойную связь с пехотой и ее поддержку артиллерийским огнем» – так написано в наградном листе при представлении старшего телефониста Астафьева к медали «За отвагу»…

Вот бы сейчас посмеялись мы над литературными опусами штабного писаря, но Виктор Петрович сей документ и в глаза, возможно, не видел, а потомкам оставил воспоминания совсем иного плана:

По признанию Астафьева, именно война стала причиной того, что он взялся за перо. В начале 50-х Виктор Петрович ходил в литературный кружок, открытый при местной газете «Чусовской рабочий» на Урале, там однажды услышал он короткий рассказ одного писателя – в войну политработника. Война у того была красивой, а главное, что возмутило, об этом писал тот, кто тоже был на передовой. У Астафьева, по его словам, аж зазвенело в контуженой голове от такого вранья. Придя домой и, успокоившись, он решил, что единственный способ бороться с ложью – это правда. И за ночь на одном дыхании написал свой первый рассказ «Гражданский человек» (современное название «Сибиряк»), в котором описал свою войну, какую он видел и знал. И это было лишь началом.

Приводя этот известный факт, биографы писателя не всегда добавляют, что вернуться с войны бывшему детдомовцу было некуда. Вместе с женой-фронтовичкой он отправился в ее родной уральский городишко Чусовой. Осмелевшие за войну квартиранты-переселенцы не думали освобождать семье фронтовика занятый ими и не оплачиваемый флигелек во дворе. Вернувшийся с войны майор-свояк, занял лучшее в доме место в комнате на втором этаже, забив до отказа помещение трофейным тряпьем и «через губу» разговаривал с младшим по званию Виктором, вынужденным ютиться с молодой женой в кухне за печкой на полу. Виктор то снег разгребал, то вагоны разгружал, прежде, чем получил место сторожа на колбасном заводе, где в ночную смену и родился этот рассказ. Поведала об этом жена писателя Мария Корякина. Рассказала не только о перипетиях семейной жизни вернувшихся с войны фронтовиков, но и об умершей от диспепсии в младенческом возрасте дочке Лидочке. У молодой матери от постоянного недоедания не было достаточного количества молока.

Естественно, что переполнявшей начинающего автора темой стали события минувшей войны. В актив рождающегося писателя в 1960 году добавляется лирическая повесть «Звездопад», а в 1971 «Пастух и пастушка». Современная пастораль – вносит автор пометку в подзаголовок последней. Обе повести поэтичные, трогательные и трагичные произведения о первой любви, искалеченной, погубленной войной.

Впрочем, если в «Звездопаде» автор воздерживается от рассказов о боях, перенеся действие в военный госпиталь, то уже в «Пастухе и пастушке» начинают появляться страшные эпизоды, навечно засевшие в память солдата. Война калечит молодые души героев, она же стирает хорошее, оставляя ярчайшее, однажды невольно подмеченное, в мозгу засевшее и продолжающее мучить кошмарами автора.

Вот рассказ о привале в осеннем припорошенном снежком лесу, то ли на поляне, то ли на болотце. Подложив под себя на кочку пучок вырванной торчащей из снега сухой травы, сидит солдат Астафьев, хлебает быстро остывающий суп. Чувствует, что-то склизко под ним, встал, «твою мать, немец, вмерзший в землю подо мной. Ну чего? … стерни побольше наложил и обратно сел. Некогда, и жрать охота. Вот так вот втягиваешься в войну. Говорят, опыт войны. Вот оно. Чтоб ты мог жрать, как скотина последняя, спать, как скотина последняя, терпеть вошь… Помню, у нас щеголеватый был офицер, двумя руками в голову залез: «Ну, до чего надоели эти вши»».

Для Астафьева – самое страшное на войне – привычка к смерти. Когда смерть становится повседневной, обыденной и уже не вызывает никаких эмоций, когда можно сидеть и без отвращения есть на замерзшем трупе противника.

Страшные потрясения юного Астафьева, продолжающие тревожить память его и пожилого, – когда при отступлении от Житомира по отступающим, уже убитым, разбитым, шли наши танки, машины, транспортеры: «…в шоссе, в жидкой грязи трупы, раскатанные в фанеру, только кое-где белые косточки вылезут, и зубы… Танки идут, гусеницы наматывают, шинеленку, кишки, вот такое эстетическое зрелище».

Самое тяжелое и трагичное в воинской биографии Астафьева – это форсирование Днепра осенью 1943 года. В воду, без подготовки, без передышки, развивая недавний успех на Курской дуге, солдаты прыгали голыми, несли узелки с одеждой и винтовки над головой. Переплавлялись без специальных плавучих средств, кто как может. На том участке, где плыл Астафьев, из 25 тысяч человек до другого берега добрался только каждый шестой. А таких точек переправы было десятки. В битве за Днепр советские войска потеряли около 300 тысяч солдат: «Большинство потонуло бессмысленно, из-за бездарной подготовки, так ни разу и не выстрелив».

На Днепровском плацдарме Астафьеву повредило глаз и серьезно контузило:

– Пакостно ранило в лицо. Мелкими осколками кассетной бомбы, или батальонной мины и крошевом камней… повредило глаз, раскровенило губы, лоб, ребята боялись до медсанбата не доплавят, – рассказывал он впоследствии.

В районе польского города Дукла Астафьев получил тяжелое сквозное пулевое ранение левого предплечья с повреждением кости:

– Когда ранят – по всему телу идет гулкий удар, откроется кровь, сильно-сильно зазвенит в голове и затошнит, и вялость пойдет, будто в лампе догорает керосин, и желтенький, едва теплящийся свет заколеблется и замрет над тобой так, что дышать сделается боязно и всего пронзит страхом. И если от удара заорал, то, увидев кровь, – оглох от собственного голоса и звона, ужался в себе, приник к земле, боясь погасить этот исходный свет, этот колеблющийся проблеск жизни.

В действующей армии солдат пробыл до сентября 1944 года, выбыв из нее по тяжелому ранению, о котором говорилось выше, но продолжая мыкаться по нестроевым частям, выполняя обязанности то почтальона, то конвоира вплоть до конца 1945 года.

Почти каждой семьи коснулась война своим смертельным крылом. Были трагические потери и в семье Астафьевых. 24 сентября 1942 года под Сталинградом погиб его дядя – родной брат отца Иван, до войны – рубщик на лесобирже Игарского лесокомбината. Как передовика производства в мирное время его портрет был помещен на городскую Доску Почета, а сам юноша направлен на учебу в Ачинский сельхозтехникум. В войну Иван Астафьев был телефонистом, или разведчиком, достоверные данные об этом не сохранились. Не знал Виктор Петрович и место его гибели, уточнив судьбу дядьки только спустя десятилетия после окончания войны. Помог ему в этом волгоградский собрат-писатель, что интересно, родившийся в Игарке Борис Екимов.

Еще один дядька писателя – Василий, всего лишь на десять лет старше Виктора при его рождении стал крестным отцом. Балагур, весельчак, любимец женщин, прозванный за неуемный характер «Сорокой» он был ближе всех Виктору в юношеские годы. Его в феврале 1942 провожал Виктор на фронт из Красноярска. Василий, хитростью обойдя военную цензуру, дал Виктору знать, что, дескать, воюет танкистом с ним рядом, на Украине. На Лютежском плацдарме под Киевом был тяжело ранен, направлен в госпиталь, но в пути был обозначен как без вести пропавший. Виктор, как сам впоследствии признается, придумал встречу с ним, уже мертвым, описав ее в вышеупомянутой главе романа «Последний поклон». На самом деле, последнее пристанище солдата неизвестно.

Фронтовая биография рядового Виктора Астафьева отмечена орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов», «За освобождение Польши». В мирное время писатель Астафьев стал Героем социалистического труда, дважды лауреатом Государственной премии СССР, лауреатом Государственной премии России, трижды был кавалером ордена Трудового Красного Знамени, награждался также орденами Дружбы, Дружбы народов, Отечественной войны I степени, «За заслуги перед Отечеством» II степени. Он – почетный гражданин городов Красноярска и Игарки.

Как видим, Виктор Петрович Астафьев не только имел моральное право написать, но и просто обязан был сделать это, сказав самое важное, оставив в наследство потомкам то, что пережил сам и его семья, и что, так он считал, не должно было стать для будущих поколений предметом их личного познания и переживания.

Смельчак Астафьев с гражданским мужеством открыто заявлял:

– Нас и солдатами то стали называть только после войны, а так – штык, боец, в общем, – неодушевленный предмет…

И его обвиняли… в отсутствии патриотизма, в клевете на русский народ… Вырывали строчки из сказанных сгоряча фраз, переиначивали его слова, перетолковывали на свой лад. Он же хотел единственного, чтобы общество знало всю правду о войне, а не только официально разрешенную.

Астафьев считал, что преступно показывать войну героической и привлекательной:

– Те, кто врет о войне прошлой, приближают войну будущую. Ничего грязнее, жестче, кровавее, натуралистичнее прошедшей войны на свете не было. Надо не героическую войну показывать, а пугать, ведь война отвратительна. Надо постоянно напоминать о ней людям, чтобы не забывали. Носом, как котят слепых тыкать в нагаженное место, в кровь, в гной, в слезы, иначе ничего от нашего брата не добьешься.

Война ужасна, и в организме нового поколения должен быть выработан устойчивый ген невозможности повторения подобного. Ведь не зря же эпиграфом своего романа «прокляты и убиты» великий писатель, говоря языком сибирских старообрядцев, поставил: «писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты».

Из газеты «Игарские новости», март 2014 года

«Окопная правда»

Там, в окопах…

До войны я жил в детдоме, потом закончил школу ФЗО и трудился составителем поездов возле Красноярска.

В 42-м ушел добровольцем в армию.

Воевал я в 17-й артиллерийской, ордена Ленина, Суворова, Богдана Хмельницкого, Красного Знамени, дивизии прорыва, входившей в состав 7-го артиллерийского корпуса основной ударной силы 1-го Украинского фронта. Корпус был резервом Главного командования. Начал он создаваться вместе с другими артиллерийскими соединениями подобного характера по инициативе крупных специалистов артиллерии, каковым был и командир нашей дивизии Сергей Сергеевич Волкенштейн, потомственный артиллерист, человек, крупный не только телом – фигурой, но и натурой, человек с совершенно удивительной биографией, вполне пригодной для захватывающего дух детективного романа. Жаль, что я не умею писать детективы. Так вот, дивизии прорыва, к удивлению, и не только моему, начали создаваться, когда враг был еще у стен Москвы.

В начале 1942 года 17-я артиллерийская дивизия приняла боевое крещение на Волховском фронте. Я тогда еще учился в школе ФЗО, приобретал железнодорожную профессию и, как говорится, «ни ухом ни рылом» не ведал о существовании подобного военного подразделения, точнее – соединения, а будущий командир «моей» дивизии в это время не где-нибудь, а в Красноярске сдавал благополучно им эвакуированное Киевское артиллерийское училище, которым какое-то время он командовал.

Вот именно – соединения! В состав дивизии входили все системы орудий и минометов, имевшихся на вооружении Красной Армии – от 120-миллиметрового миномета и до 203-миллиметровой гаубицы. Только истребительных, противотанковых полков и бригад в дивизии было шесть. Несколько полков и бригад среднего калибра и большое количество орудий – полуторасоток, совершенного, новейшего по тому времени образца. Одна дивизия такого характера и масштаба обладала огромной ударной и разрушительной силой, а ведь в состав 7-го артиллерийского корпуса входило две, затем три дивизии: 17-я, 16-я и 13-я. После объединения Воронежского и Степного фронтов в 1-й Украинский не раз и не два артиллерийские подготовки и прорывы осуществлялись 7-м артиллерийским корпусом с приданным и ему реактивной артиллерией и вспомогательной артиллерией стрелковых и танковых частей.

Первый прорыв наш корпус делал на Брянском фронте, во фланг Курско-Белгородской дуги. И когда «началось!», когда закачалась земля под ногами, не стало видно неба и заволокло противоположный берег Оки дымом, я, совершенно потеряв «рассужденье», подумал: «Вот бы мою бабушку сюда!..» Зачем бабушку? К чему ее сюда? – этого я и по сию пору объяснить не сумею. Очень уж бабушка моя любила меня вышутить, попугать, разыграть, так вот и мне, видать, тоже «попугать» ее захотелось.

Сперва нам, солдатам 17-й дивизии, очень глянулось, что мы не просто солдаты, но еще и из резерва Главного командования. Однако скоро перестало нам это дело нравиться. Полки и бригады дивизии при наступлении придавались стрелковым и танковым соединениям, и командиры их зачастую обращались с нами точь-в-точь, как директора совхозов и председатели колхозов обращались с техникой и механизаторами, присланными с юга на уборочную в Сибирь – снабжали, кормили и награждали нас в последнюю очередь, бросали вперед на прямую наводку, затыкали нами «дыры» в первую очередь. Командиры стрелковых полков и танковых частей были еще ведь и хозяева в своем «хозяйстве», хитрованы немалые, часто прижимистые, себе на уме и, конечно же, берегли «свое добро» как умели, и у кого поднимется рука или повернется язык осудить их за это?

Случалось, и не раз: займем огневые позиции, выкинем провода и средства наблюдения на наблюдательный пункт, окопаемся, изготовимся отдохнуть, чтоб завтра вступить в бой, как вдруг команда «сниматься» топать, затем ехать куда-то. На фронт ехали из Калуги ночами, половину машин теряли и потом целый день их разыскивали, плюнув на всякие условности, связанные со словами «военная тайна». Но когда обстрелялись, приобрели опыт, на виду у противника, зачастую по неизвестному или известному лишь командиру дивизиона и начальнику штаба маршруту, в дождь, в снег, в слякоть мчались на новое место затыкать еще одну «дыру», – почти на себе машины и орудия тащили – и никаких ЧП, никто почти не терялся во тьме, не отставал, ибо отстанешь, потеряешься, считай, пропал: «дыра» она и есть «дыра», там наши люди погибают, там танки противника стирают в порошок, втаптывают в грязь наши полки и батальоны, – корячиться некогда.

Один раз тащили-тащили на плечах и на горбу полуторку взвода управления со связью, со стереотрубой, бусолью, планшетами и прочим имуществом, и встала машина, не идет: это мы за ночь, то запрыгивая в кузов, то обратно, натаскали полный кузов грязи, перегрузили бедную полуторку. Выбрасывали грязь кто лопатами, кто котелками и касками, кто горстями и к месту сосредоточения бригады успели почти вовремя. Командир дивизиона крутенек нравом до первого ранения был, мог и пинка отвесить, рассказывал: «Толкали, толкали, качали, качали как-то машину и все, перестала двигаться техника. Выскочил я из кабины с фонариком, ну, думаю, сейчас я вам, разгильдяи, дам разгон! Осветил фонариком, а вы, человек двадцать, облепили кузов машины, оперлись на него, кто по колено, кто по пояс в грязи – спите… Я аж застонал. И хоть гонористый был – двадцать шесть лет всего, и такая власть! – уж без гонору давай уговаривать: „Братцы! Ребятки! Просыпайтесь! Отстанем от своей колонны – погибнем…“»

Бывали и исключения в обращении с нами, с «резервом Главного командования». 27-я армия под командованием генерала Трофименко взяла город Ахтырку и, углубляясь, начала расширять прорыв. Немцы решили отсечь армию, окружить, и нанесли встречный танковый удар со стороны Краснокутска и Богодухова (пишу по памяти и прошу прощения, если она сохранила не все точности, тем более «стратегические», – ведь я был всего лишь бойцом, и с моей «кочки зрения» в самом деле не так уж много видно было).

Наша 92-я гаубичная бригада, находясь на марше, оказалась как раз в том месте, где осуществлялся танковый прорыв. Поступил приказ: занять оборону и задержать танки до подхода других полков и бригад дивизии. По фронтовой терминологии это значит: мы попали «на наковальню». А гаубицы в 92-й бригаде тульские «шнейдеровки» образца 1908 года! Ствол орудия для первого выстрела накатывался руками, снаряд в ствол досылался банником, станина нераздвижная, поворот люльки и ствола всего на половину градусов против современных пушек и гаубиц, в расчетах наших гаубиц осталась редкая и дикая должность – «хоботной» – это обязательно здоровенный мужчина, который за специальные ручки у станины таскает орудие из стороны в сторону, а наводчик у зада своего машет ладонью: «левее-правее». Сохранились сии орудия в каком-то Богом забытом углу, в бухте Петра Великого или еще какой-то на Дальнем Востоке. Форсуны-пушкари, воюющие у скорострельных, ловких орудий, насмехались над нами, прозвища обидные давали.

Но была одна важная особенность у 92-й бригады – в ней со столкновений и дальневосточных конфликтов задержались и сохранились расчеты еще те – кадровые, они за две-три минуты приводили «лайбы», как именовались наши гаубицы на солдатском жаргоне, в боевое положение и со второго или третьего выстрела от фашистских танков летели «лапти» вверх, от пехоты – лохмотья, от блиндажей и дзотов – ощепье.

92-я бригада с честью выполнила свой долг и задержала танки противника под Ахтыркой, выдержав пять часов немыслимо страшного боя. Из 48 орудий осталось полтора, одно – без колеса. Противник потерял более восьмидесяти боевых единиц – машин, танков, тучу пехоты, сопровождавшей танки; небо было в черном дыму от горящих машин, хлеба, подсолнуха, просяных и кукурузных полей, зрело желтевших до боя (стоял август), сделались испепеленными, вокруг лежала дымящаяся земля, усеянная трупами.

Вечером на каком-то полустанке из нашего третьего дивизиона собралось около сотни человек, полуобезумевших, оглохших, изорванных, обожженных, с треснувшими губами, со слезящимися от гари и пыли глазами. Мы обнимались, как братья, побывавшие не в небесном, а в настоящем, земном аду, и плакали. Потом попадали кто где и спали так, что нас не могли добудиться, чтобы покормить.

За этот бой все оставшиеся в живых бойцы и офицеры 92-й артбригады были награждены медалями и орденами, а три человека – командир батареи Барданов, замполит командира второго дивизиона Голованов, командир орудия Гайдаш были по представлению генерала Трофименко, командования 7-го арткорпуса и удостоены звания Героя Советского Союза.

С тех пор командующий 27-й армии генерал Трофименко – говорят, очень хороший человек – возлюбил нашу артбригаду, кормили и награждали нас в 27-й вместе со «своими», иногда, быть может, и поперед их, и командующий всегда просил девяносто вторую с ее «лайбами» в придачу и на поддержку в ответственных, тяжелых боях, и наша орденоносная бригада, по званию Проскуровская, ни разу вроде бы не подводила тех, кого поддерживала огнем во время наступления и заслоняла нешироким и нетолстым железным щитом в критические моменты.

В 1944 году наши боевые орудия, славные старушки-«лайбы» были заменены стомиллиметровыми пушками новейшего образца. Я их уже не видел, в это время лежал в госпитале, после которого попал в нестроевую часть и демобилизован был в конце 1945 года.

Командир дивизиона рассказывал, что когда «лайбы», чиненые-перечиненые, со сгоревшей на них краской, с заплатами на щитах, пробитых пулями и прогнутых осколками, сдавали в «утиль», на переплавку, командиры батарей и орудий попадали на них грудью и, обнявши их, безутешно плакали. Тоже вот «штришок» войны, который не придумать и писателю, даже с самым богатым воображением.

* * *

В 1944 году я пропустил, забыл свой день рождения. Эка невидаль, скажете вы. Маршалы, генералы забывали, а тут солдат в обмотках! Но учтите: день рождения у меня 1 Мая! И исполнилось мне в сорок четвертом двадцать лет! Уж если поют, что «в жизни раз бывает восемнадцать лет», то двадцать тем более никогда больше не повторяются. У меня, во всяком разе, не повторились. И знаете, отчего я забыл-то? Что этому предшествовало? Военное наступление. Тяжелейшее, сумбурное, хаотические бои и стычки с окруженным в районе Каменец-Подольска, Чорткова и Скалы противником (нетрудно догадаться «по почерку», что командовал в эту пору 1-м Украинским фронтом маршал Жуков). Об этих боях даже в таком, тщательно отредактированном издании, как «История Второй мировой войны», сказано, что она, операция по ликвидации окруженной группировки немцев в районе Чорткова, была не совсем хорошо подготовлена, что «командованием 1-го Украинского фронта не были своевременно вскрыты изменения направления отхода 1-й танковой армии противника», вследствие чего оно, командование фронта, «не приняло соответствующих мер по усилению войск на направлениях готовящихся врагом ударов…»

Представьте себе, что на самом-то деле было в тех местах, где шли бои, аттестованные как «не совсем удачные» или «не очень хорошо подготовленные». Напрягите воображение!

Рассекать окруженную крупную группировку противника была направлена половина и нашей бригады. Вторая половина слила горючее, отдала снаряды, патроны и оружие отправленным в наступление батареям. Поначалу все шло ладно. В солнечный весенний день двигались мы вперед, раза два постреляли куда-то и на другой день достигли деревень Белая и Черная, совершенно не тронутых войною, богатых, веселых, приветливых.

Закавалерили артиллеристы-молодцы, на гармошках заиграли, самогоночки добыли. Дивчины в роскошных платках запели, заплясали, закружились в танцах вместе с нашими вояками: «Гоп, мои казаченьки!..», «Ой, на гори тай жинцы жнуть!..», «Распрягайте, хлопцы, конив…». Некоторые уж поторопились, распрягли…

Слышим-послышим: немцы Черную заняли и просачиваются в Белую! (В этом селе создан был и до отделения Украины от России действовал Музей славы, в котором основные материалы были о нашей артиллерийской бригаде, возможно, и поныне музей еще жив). Это наши войска нажали извне на окруженную группировку противника, она, сокращая зону окружения, отсекла и заключила в кольцо войска, затесавшиеся рассекать ее, в том числе и половину нашей бригады.

Шум, суета, «Всем по коням!» – по машинам значит. Сунулись в одну сторону – немцы, сунулись в другую – немцы, попробовали прорваться обратно через деревню Черную – оттуда нас встретили крупнокалиберными пулеметами, зажгли несколько машин и тяжко ранили командира нашего дивизиона Митрофана Ивановича Воробьева. Добрый, тихий и мужественный, редкостной самовоспитанности человек это был, единственный на моем фронтовом пути офицер, который не матерился. Может, мне, отменному ругателю, дико повезло, ибо слышал я от бойцов, очень даже бывалых и опытных, что таких офицеров не бывает. Бывает! Всегда и всюду мы ощущали, видели рядом уравновешенного, беловолосого, низенького ростом, Володимирской области уроженца – Митрофана Ивановича Воробьева. Он и на Днепровском плацдарме с нами оказался, в первые же часы и дни после переправы, тогда как некоторых офицеров из нашего дивизиона – да и только ли из нашего? – на левом берегу задержали более «важные и неотложные» дела, и вообще часть их, и немалая, завидев Днепр широкий, сразу разучилась плавать по воде, хоть в размашку, хоть по-собачьи, хоть даже в лодке, и на правый, гибельный, берег не спешили…

Колонна из ста примерно машин смешалась, начала пятиться в деревню Белую и здесь разворачиваться для броска через реку Буг. Тем временем в деревню действительно просочились немецкие автоматчики и взяли в оборот замешкавшихся артиллеристов. Поднялась стрельба, ахнули гранаты, все орудия и машины, упятившиеся в проулки и огороды для того, чтоб развернуться, тут же были подбиты и подожжены, деревня Белая горела уже из края в край. И вот плотно сомкнувшаяся колонна двинулась к мосту, а он уже занят немцами, и мы уже отрезаны и с этой стороны. Но колонна медленно и упорно идет к мосту. «Оружие к бою!» – полетела команда с машины на машину, и мы легли за борта машин с винтовками, карабинами, автоматами; в кузовах открыты ящики с гранатами; на кабины машин выставлены пулеметы, откуда-то даже два станковых взялось.

Приближаемся к мосту, по ту и по другую сторону которого – рукой достать – лежат немцы с пулеметами. Ждут. Каски блестят в сумерках, оружие блестит – и тишина. Ни одного выстрела! Все замерло. Только машины сдержанно работают и идут, идут к мосту. Вот первая машина уже на мосту. Ну, думаем, сейчас начнется! Впустят немцы колонну на мост, зажгут первые и последние машины и сделается каша… Но у моста немцев было не более роты, неполной, потрепанной в боях, у нас же в каждой машине по двадцать-тридцать человек, и все вооружены, все наизготовке – фашисты нам кашу или «кучу малу» устроят, но ведь и мы их перебьем! Нам более деваться некуда, нам выход один – прорываться.

Виктор Астафьев: «Русские люди пока неспособны к истинному покаянию»
Интервью с классиком / Классики о современной России

2015-й год объявлен в России Годом литературы. «Русская планета» начинает новый проект «Интервью с классиком» - интервью со знаменитыми российскими писателями, творившими в разные времена. Ответами на вопросы будут цитаты из их произведений, писем и дневников. Другие

Виктор Астафьев. Фото: Владимир Медведев

Выдающийся советский и российский писатель - о войне и духовном возрождении России
- Виктор Петрович, что вас подвигло уйти в политику и стать народным депутатом СССР в 1989 году?

Мое пребывание в Верховном совете Советского Союза я не считаю политической деятельностью. Я просто хотел каким-либо образом участвовать в перестройке нашего государства и общества, но не в той перестройке, о которой говорил Горбачев. Под этим словом я понимаю гораздо большее.

Я бы хотел содействовать перерождению людей и сохранению в их душах общечеловеческих ценностей. Литературного поприща мне на тот момент было мало. За Верховным советом СССР был огромный потенциал. Ведь там собралось множество светлых голов.

Но на практике ничего сделать нам не удалось, потому что на самом деле власть имущие все решали за нас, представителей народа. В результате мы получили развал государства и деградацию общества.

- Можно вас назвать антисоветчиком и либералом?

Внутренняя свобода, которая есть в каждом человеке, основной лейтмотив моих произведений. На мой взгляд, именно такая свобода является отправной точкой личного и общественного развития. Если в понятие либерал вкладывать именно такой смысл, то я, пожалуй, могу себя так назвать. А вообще я не люблю подобные околополитические ярлыки.

С антисоветчиком - такая же история. Я не хотел краха Советского Союза, я хотел его трансформации в государство с человеческим лицом, поэтому и решил пойти в депутаты. К советской власти я всегда относился скептически. Побывав на войне, я осознал, какой огромный потенциал у русского народа.

Виктор Астафьев. Фото: Фред Гринберг

Так вот, при советском строе мы, к огромному сожалению, очень плохо его реализовывали. Люди были лишены возможностей полноценно развивать свои таланты, многие благие инициативы были обречены. Конечно, СССР не стоял на месте после 1945 года. Но я твердо убежден, что народ-победитель заслужил более свободной жизни, в которой нет глупых идеологических, партийных и бюрократических препон.

Все это губило наш народ во время войны. Потеряв столько людей и пролив столько слез, мы не сделали правильных выводов. Народ снова зажали в тиски и вновь начали учить его жизни.

Но если у нас в стране были такие дураки, то как же простой русский Ванька смог сломать хребет блестяще организованной немецкой машине? Как так получилось, что мудрейшее советское руководство ничего не сделало, чтобы подготовиться к нападению врага и потом хотя бы остановить немцев в Белоруссии и Украине?

Мы плавно перешли к теме Великой Отечественной войны. Вы - фронтовик, обладатель ордена Красной Звезды. Вы говорите про бездарное командование и упрекаете известных советских военачальников. Как тогда, по вашему мнению, нам удалось одержать победу?

Я, конечно, смотрю на те страшные события глазами простого солдата, коим я собственно и был. Могу сказать, что очень многие успехи давались исключительно благодаря смекалке, инициативе и героизму простых людей. При этом тактические и стратегические просчеты советского командования, унесшие миллионы жизней, происходили даже после 1943 года, когда мы, казалось бы, научились воевать.

Я приведу лишь пару примеров. После разгрома 6-й армии вермахта немцы устроили советским войскам «Харьковский котел», в котором сварились шесть наших армий. Только пленных было полмиллиона человек. В 1944-м году под командованием Жукова силы двух наших фронтов не могли уничтожить 1-ю танковую армию противника. Более того, преградили дорогу в Карпаты 4-му Украинскому фронту. Как так можно было воевать?

«Всю правду знает только народ», - сказал незадолго до смерти Константин Симонов. Я полностью разделяю это утверждение. Когда война была закончена, я пытался понять, почему мы все-таки выиграли? Ведь одного героизма и доблести для этого недостаточно. Я пришел к выводу, что нас спасло чудо, народ и Бог, который не раз спасал Россию, и сейчас надежда только на него, на милостивца.

- На ваш взгляд, есть ли у российского общества шанс на духовное возрождение?

Помните, я говорил про внутреннюю свободу. Эпоха демократии никакой реальной свободы не принесла. Люди восприняли крах Союза, как сигнал к вседозволенности и санкцию на моральное бесчинство. Советское общество держалось во многом на страхе, современное держится на эгоизме.

Власти требуют, чтобы наш народ умел жить свободно, распоряжаться своим умом. Но как это возможно, если в народе столетиями эти качества выжигали? Да, в русских людях есть дремлющая духовная и интеллектуальная сила, и она обязательно проявится в момент жизни и смерти. Ведь смогла подняться обескровленная в 30-е годы страна на борьбу с гораздо более могущественным противником. Народ разом поднялся с колен, поумнел, взматерел, научился управлять собой.

Мне кажется, в то время в народе проснулись его христианские традиционные корни, которые не были утрачены после прихода к власти большевиков. Секрет заключается в культурном феномене русской деревни. Именно деревня помогла сберечь то историческое наследие, которое так усердно уничтожали коммунисты в городе.

В 1960-е годы деревня стала вымирать. Люди стали массово переезжать в города и оторвались от своих корней. Я понимаю, что это произошло по объективным экономическим причинам. Но столь масштабные перемены в столь короткое время в итоге обескровили нашу великую русскую культуру. Мы осиротели и сильно обнищали.

Я убежден, что сила России в деревне. Если там даже при небольшом количестве жителей будет порядок - за страну можно быть спокойным. Однако никакого порядка на селе не было в советское время, нет его и сейчас. Откуда взяться порядку, если жить в деревне еще в 1970-е годы стало попросту непопулярно. При этом понятие «город» превратился в синоним культуры, а «деревня» – в синоним невежества. Это величайшее и пагубнейшее заблуждение.

- Как вы относитесь к тому, что после распада СССР люди стали возвращаться в лоно Церкви?

Наш народ до сих пор расплачивается за грехи, совершенные непосредственно против Бога. Не надо было разрушать храмы, расстреливать священников, уничтожать церковную культуру, которая является одним из главных столпов русской цивилизации.

Ренессанс христианства в России - это естественное явление, это попытка заполнить духовный вакуум, который был при Советах и стал еще больше при демократах. Я поддерживаю стремление людей возвратиться к Богу, но для этого нужно очень многое осознать.

У меня нет слез радости, потому что это процесс небыстрый и для подлинной христианизации России потребуется несколько воцерковленных поколений, пройдет не одно десятилетие. Русские люди пока неспособны к истинному покаянию. В их сердцах много злобы и обиды. Русскому народу придется каким-то образом соединить в своем сознании безбожный советский период и время ренессанса веры, придется принять реальность историю такой, как она есть.

Люди должны понимать, что атеистический СССР и христианская Россия – это одна и та же страна, один и тот же народ. Для покаяния мы не должны очернять, демонизировать или, наоборот, восхвалять какой-то отдельный период истории. Нужна долгая и кропотливая работа над собой, нужно трудиться на благо родины и следовать заветам, которые дал нам Господь.

В материале использованы цитаты из публицистических выступлений Виктора Астафьева. Источники: Том писем Виктора Астафьева «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник. 1952-2001 годы» || Прокляты и убиты. 1995 год || Печальный детектив. 1986 год

Всякий раз, когда заходит разговор о великой русской литературе, вспоминается практически один и тот же ряд безусловных авторитетов - Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов. Этот список писателей может дополняться Набоковым или Гоголем, Булгаковым или Горьким. Но как-то незаслуженно редко звучит имя Виктора Астафьева, которому 1 мая 2014 года исполнилось бы 90.

Астафьев ушел на фронт добровольцем в 1942-м и стал одним из главных летописцев Великой Отечественной. Его роман «Прокляты и убиты» - несомненно, самое честное, пронзительное и яркое художественное произведение из всех, что написаны о войне за последние 70 лет.

«Писать о войне, о любой - задача сверхтяжелая, почти неподъемная. Но писать о войне прошлой, Отечественной - и вовсе труд невероятный, ибо нигде и никогда еще в истории человечества такой страшной и кровопролитной войны не было, - говорил сам Астафьев. - Об этой войне столько наврали, так запутали все с нею связанное, что в конце концов война сочиненная затмила войну истинную. Заторами нагромоздилась ложь не только в книгах и трудах по истории..., но и в памяти многих сместилось многое в ту сторону, где война красивше на самом деле происходившей, где сплошной героизм, громкие слова и славословия. А наша партия - основной сочинитель и поставщик неправды о войне».

«Мне иногда пишут и говорят, что война, изображенная мною, - «неправильная», не похожая на войну тех, кто сражался на ней в ста километрах от передовой, - признавался писатель. - А она очень разнообразна, между прочим. Не только за сто, она уже и в километре иная, более «правильная», героическая и интересная, чем на передовой. Там люди убивали людей - это страшно, это античеловечно. Это противу разума и рассудка - кровь, озверение, тупая работа, полужизнь, полусуществование в земной, часто сырой траншее».

Вольно или невольно, Виктор Астафьев вывел простую истину: «Тот, кто врет о войне прошлой, приближает войну будущую».

Так, может быть, и не надо говорить о войне вовсе? У Астафьева было свое принципиальное суждение на этот счет: «Надо не героическую войну показывать, а пугать ей, ведь война отвратительна. Надо постоянно напоминать людям о войне, чтобы не забывали. Носом как котят слепых тыкать в нагаженное место, в кровь, гной в слезы». «Увы, теперь я знаю, что всю правду о войне знает только Бог. Народ наш в большинстве своем не знал ее и, возможно, знать не хочет - слишком страшна она и отвратительна, слишком для усталых русских людей, прежде всего истинных вояк, правда эта неподъемна», - констатировал Аставьев.

О великом писателе-фронтовике сказано и написано немало. Но всегда интереснее послушать людей, лично знавших героя. Вот короткая зарисовка красноярского журналиста Величко о встрече с Астафьевым в тесной компании коллег за рюмкой чая: «Обычный мужичок. Умный, но не интеллектуал. Он внушал уважение. Интересно говорил. Вроде и ничего сногсшибательного, но как-то емко, веско. Но не безапелляционно! Понравилось, что он выглядел среди рядовых журналюг не мэтром с указующим перстом, а равным среди равных. Пару раз запускал сочный матерок - но не злоупотреблял этими идиомами. Понравилось, что, не чинясь, пил водочку, сам подливал соседям. Жадности к сему напитку не заметил. Выпив пару рюмок - покраснел, слегка разгорячился, снял мягкий, толстый пуловер…».

Был ли Астафьев при жизни обласкан властью? Как-никак Герой социалистического труда (1989 год), неоднократный лауреат государственных премий. Но, в то же время, он - из семьи раскулаченных сибирских крестьян. В рядах КПСС не состоял. Да и во всех его книгах вы не найдете признаков любви к власти. Так кто же он - придворный писатель или диссидент?

Сам Астафьев ответил на эти вопросы так: «Смею думать, как писатель я никогда не был ни в русле, ни на стрежне социалистического реализма в его жесткой, зашоренной трактовке. Никогда не мучился над проблемой положительного героя, роли партии, «темой рабочего класса» и прочей идеологической дребеденью. Но и диссидентом я не был. В иных обстоятельствах — как знать, но в своих и по природе своего писательства, и по характеру просто не мог им быть. Писал, как писалось, думалось, дышалось — и резко, и лирично, и «раздумчиво». Парадокс, что меня как-то сразу начали хвалить, а ругали хоть порой и жестко, но подозрительно маловато».

К счастью, свой главный роман о войне «Прокляты и убиты» Астафьев написал уже в 1990-е годы. Иначе лежать бы при советской власти рукописи в столе, до скончания века. Слишком «не та» война в его романе. Слишком много грязи и крови. Война за пределами человеческого сознания. «Вы создали нечто доселе невиданное», - это из письма фронтовика-окопника к писателю. И то правда - роман никак не вписывался в каноны советской идеологии. Тогда бы точно не напечатали.

А что же сегодня? Был бы жив, того и гляди - заклеймили бы литератора Астафьева, привлекли бы к ответственности «за искажение исторической правды», как ее понимают некоторые депутаты Государственной думы. Так что советуем всем, кто еще не успел прочесть «Прокляты и убиты», поспешить в книжные магазины - пока не изъяли с полок как неблагонадежное произведение.

И в творчестве Астафьева, и в его интервью и комментариях отчетливо прослеживается активное неприятие сталинизма как противоестественной системы, уничтожающей личность человека, превращающей народ в послушное, безропотное стадо. Вот, что он писал об этом много лет назад: «Нет на свете ничего подлее русского тупого терпения, разгильдяйства и беспечности. Тогда, в начале тридцатых годов, сморкнись каждый русский крестьянин в сторону ретивых властей - и соплями смыло бы всю эту нечисть вместе с наседающим на народ обезьяноподобным грузином и его приспешниками. Кинь по крошке кирпича - и Кремль наш древний со вшивотой, в нем засевшей, задавило бы, захоронило бы вместе со зверующей бандой по самые звезды. Нет, сидели, ждали, украдкой крестились и негромко, с шипом воняли в валенки. И дождались! Окрепла кремлевская клика, подкормилась пробной кровью красная шпана и начала расправу над безропотным народом размашисто, вольно, безнаказанно».

Да, Астафьев не был, как теперь сказали бы, «политкорректным». Он был воином, со своей окопной солдатской правдой и русской прямотой.

На вопрос журналиста: «Довольны вы прожитыми годами?», отвечал: «Хорошо, что не бездельничал, много работал. Из безграмотного мужика сумел продвинуться, занял свое место в литературе. Место, которое считаю своим. Жизнь прожил не зря. У меня замечательная жена, которая не требует от меня больше, чем я есть. У меня есть мои читатели - знаю по письмам, телефонным звонкам… Кстати, из благополучной жизни литераторы не рождается. А в России всегда хватало и страданий, и мук».

В последние годы жизни Виктор Астафьев редко давал интервью. Тяжело болел, но при этом продолжал много работать. Умер великий русский писатель-фронтовик поздней осенью 2001 года на 78-м году жизни, там же, где и родился - в деревне Овсянка Красноярского края.

Петр Моргунов, "Час Пик. spb"